— Обняла бы тебя, если б не этот проклятущий поднос. — Вики рассмеялась и покосилась на Бутчера, а потом, уже более сдержанно, обратилась к Джулии: — Договорились: я за тобой приду. Очень скоро.
Она ушла стремительной, чуть скованной походкой. Джулия смотрела ей вслед, но недолго. Ее посетило давнее убеждение, что не все чувства можно проявлять на людях. У Бутчера определенно не было таких терзаний, и его прорвало, как только Вики поднялась по лестнице.
— Ну не душка ли? Вы знаете, другие медсестры грубо обращаются со стариком, и я не могу их винить. Но Виктория славится своей добротой, даже по отношению к нему. А она пережила… ну, не то, что вы, но тоже достаточно. Когда я встречаю такое чистое сердце и вижу, как эту девушку здесь уважают, мне становится ясно, что у нас все наладится. Иначе и быть не может.
— Это точно, — подтвердила Джулия. — Я знаю: теперь с нами все будет в порядке.
— Мы, парни, все у нее в плену. Она вырывалась из Лондона пешком, как и вы. Работала, между прочим, в центральном комитете — и все бросила. И — верите ли? — никто не попрекает ее центральным комитетом. Да, у нее возникли некоторые трудности при проверке, как и у меня. Но об этом скоро забыли. С первого взгляда видно, что это за девушка…
На обратном пути он без умолку расписывал замечательные качества Вики. Все это интуитивно угадывала и сама Джулия, но его рассказ звучал фантастично и даже пошловато. Он — душа-человек, но неужели настолько слеп? Вики и Джулия — особенные. То, что держало их вместе, указывало: теперь все наладится. Но как же здорово, что он этого не замечает! Верно он говорил: есть истины, которые не обсуждают вслух. Она благодарила судьбу, что оказалась рядом с теми, кто ее понимает, и в таком месте, где тайны не сулят беды.
С этими мыслями, улыбаясь болтовне Бутчера, она вернулась вместе с ним в величественный, оглушительно шумный хрустальный зал. Тут Бутчеру пришлось умерить свои восторги, прокладывая дорогу через стягивающуюся сюда толпу. Во время этого хаотического продвижения Джулия заметила тигренка, которого дразнила кушаком антиполового союза девушка в солдатской форме, но при этом босая. Джулию заворожило, что ногти на ногах у девушки покрашены красным лаком — в тон помаде. Она представила, как сама накрасит ногти на ногах Вики — каждый пальчик, — а потом расцелует. Тигренок будет спать у Вики в ногах. Какая у нее могла оказаться кровать? Когда кроватей на всех не хватало, девушкам нередко выделяли одну на двоих. Не станет ли препятствием беременность Джулии? Нет, Вики наверняка это заметила, но ни о чем не спросила. Этот факт ничего не изменит… Тигренок поднял на девушку свою нескладную лапу, а потом бесцеремонно завалился на спину животиком кверху и потянулся, свернув в кольцо полосатый хвост. Девушка очень робко погладила светлое пузико. Тигренок мгновенно извернулся, чтобы броситься в атаку, и она отдернула руку, залившись мелодичным смехом. Так забавлялись Тигр и Комиссар. Очень кстати Вики назвала их имена! Вот умница!
Комната, в которую привел ее Бутчер, оказалась одной из тех, что они мельком видели на подъезде: богатая мебель соседствовала здесь с грудами перепачканных вещмешков, касок и облепленных грязью сапог. С примыкающей к главному залу стороны ее не слишком эффективно отгораживал брезентовый полог. На стеклянной двери чем-то вроде губной помады было выведено: «Оформление». Джулия с улыбкой подумала о лаке для ногтей и о ландыше, вспомнив: «Блажен, кто жил в подобный миг рассвета». Она с благодарностью заметила на письменном столе, среди бумаг, бутылку вина и даже обрадовалась Рейнольдсу, который встретил ее широкой восхищенной улыбкой.
Бутчер их оставил, сказав, что они еще встретятся за ужином. Рейнольдс налил два бокала вина. Что-то в этом жесте растревожило память Джулии, но он, не дав ей времени подумать, пустился в жизнерадостные рассуждения о том, что процедура оформления пройдет легко: невозможно провалить ситуацию, если рядом с тобой человек, которому ты доверяешь.
— Понимаете, там всего два этапа. Когда закончите, получите новые документы Братства. Ваши старые документы нам, конечно, придется изъять. Они пойдут куда-то в личное дело; думаю, после войны в них наведут хоть какой-то порядок. Конечно, если человек вызывает подозрения, его документы проверяют куда внимательней. Здесь есть настоящие знатоки по расшифровке всяких там маркировок, идентификационных номеров и прочей всячины; если они в ком-то усомнятся — будут копать, пока человек не пожалеет, что на свет родился. Взять Бутчера: в свои партийные дни он изрядно отличился. Будь он просто летчиком, это еще полбеды, но он умудрился стать командиром эскадрильи. Что ж, наши ребята устроили ему натуральный допрос третьей степени; засадили корпеть над его документами человек десять, которые вдобавок его провоцировали, чтобы на чем-нибудь подловить. — Рейнольдсу это явно казалось забавным, но, взглянув на Джулию, он опомнился и сказал: — У вас-то, конечно, все будет по-другому. Думаю, не займет и десяти минут.
Он проявил двойную заботу, когда Джулия призналась, что не сможет заполнять бумаги сама — рука не позволит. Он был только рад прочесть ей вопросы и зафиксировать ее ответы. На самом деле, сказал он, это даже и хорошо: по крайней мере, он будет уверен, что она ничего не перепутает.
Это утверждение доказало свою полезность уже на первом этапе, который состоял из одного-единственного вопроса: «Какова была ваша роль в партии ангсоца?» Ответ надо изложить минимум на трех листах, сказал Рейнольдс, но лучше, если будет шесть.
— Если будет меньше шести, они заподозрят утайку. Конечно, все это ерунда, но такая вот у них логика. Ох уж эти бюрократы!
Джулия поняла без напоминаний, что главное — не сознаваться ни в чем. Соответственно, в рассказе, который она надиктовала Рейнольдсу, не фигурировали ни министерство правды, ни Молодежный антиполовой союз, не говоря уж о программе «Великое Будущее» или медали «Герой социалистической семьи». Она ни словом не обмолвилась, что, вероятно, сыграла определенную роль в чьей-то гибели. Сколь ни странно было представить члена партии, который никогда не участвовал в полицейских расследованиях, никогда не вливался в толпу, поджигающую дом врага, никогда не подписывал прошений о казни коллеги, нарушившего некое новое правило, но именно за такого партийца ей и предстояло себя выдать.
Конечно, столь неправдоподобная ложь требовалась от Джулии всю жизнь и стала ее второй натурой. Десятилетней школьницей она вместе с одноклассниками писала письма Старшему Брату с просьбой отправить все продукты из ПАЗ в Лондон, объясняя, что не чувствует голода, так как целиком отдается общему делу.
Однако Рейнольдсу пришлось подсказывать ей там, где полагалось клеймить других членов партии «кровопийцами» и «лютыми подлецами»; и он же напомнил, что смерть ее родителей заслуживает описания на полных двух страницах. Еще он настоял, чтобы две страницы были посвящены ее пребыванию в минилюбе. Что-то из этого удалось написать вообще без ее участия: требуя тишины, он только поднимал одну ладонь, а сам строчил со зверски серьезным видом. Еще одну страницу с необходимостью занимали выражения ненависти к Хамфри Пизу. Это он тоже написал сам, заверив ее, что в этом пункте всем новоязовцам требуется помощь. Джулия позволила себе отключиться, попивая вино и поглядывая на дверь в ожидании Вики. Мысли ее вернулись к тигренку и к лаку на ногтях ног. Золотая ванна… ландыш… Они с Вики войдут в кабину вместе.
Рейнольдс бесцеремонно прервал ее грезы:
— Извините за такой вопрос, но тут надо уточнить… простите, если я ошибся… но вы ведь ждете ребенка?
— Да, — виновато ответила Джулия. — Так и есть.
— Ну, если ваши надзиратели силой… в тюрьме… Мне, честное слово, очень не хочется об этом расспрашивать.
— Ну нет, ничего такого не было, — ответила Джулия, чувствуя, как у нее пересохло в горле. — Нас с отцом ребенка арестовали вместе. Он предал меня там, в минилюбе.
